Эта энергия невидима, хотя время от времени она ощущается, как только наполняет какой-то образ. Мы можем ее осознать лишь тогда, когда происходит ее воплощение. Такие образы существуют в нашем теле, в наших эмоциональных взрывах, в анналах нашей индивидуальной истории, в нарушающих наш сон сновидениях, в наших желаниях и в нашем вдохновении. Мы жаждем обрести смысл жизни, Бога, любовь, близость с другими. Вместе с тем мы сталкиваемся с угасанием, когда засыпаем, умираем или находимся в объятиях любимого человека, – и все это происходит в той великой темноте, в которой мы блуждаем.

Эта энергия, которая, по выражению Данте, движет солнцем и всеми звездами, которая проникает в новорожденного и испытывает множество превращений на протяжении множества жизней и смертей, а затем, дематериализуясь, снова возвращается в свое прежнее состояние, – эта энергия воспринимается только в образе. И тогда следовать за этим образом – все равно что следовать за богами. В данном случае «боги» – это персонифицированные метафоры таких энергий. Назвать их богами – это не значит конкретизировать их в угоду потребностям Эго, за исключением Эго, принадлежащего менталитету фундаменталиста. Скорее это происходит в соответствии с подлинной сущностью этих энергий – динамических космических энергий и энергий, присущих психодинамике отдельного человека.

Избегая метафизики, мы тем самым открываем дорогу эпистемологии. То есть, отказываясь конкретизировать бесконечное в терминалах конечности, мы тем самым даем себе возможность приблизиться к непостижимому. Мы «прищуриваемся», употребляя слово «боги», в знак своего уважения к автономии этих энергий и нашего осознанного создания вымысла (англ. fiction -от лат. facere – «делать»). Так как мы используем вымыслы все время в самых разных своих дискурсах, то осознанно не признавать в них вымыслов – значит оказаться околдованными буквализмом.

Зачем употреблять слова «боги» вместо более привычного и простого слова «энергии»? Причина заключается в том, что это слово все еще сохраняет в себе достаточно силы, чтобы вызывать почитание, а оказывая почитание этим энергиям, мы тем самым благоговеем перед ними. Не выражая ни малейшего неуважения к монотеистам разных убеждений, я хочу их попросить обратить внимание на то, что непочтительно не помнить о том, что все образы божества являются метафорами, иначе они перестали бы быть божествами, а оказались бы артефактами эго-сознания, которые больше известны как идолы. Далее, важно помнить, что метафорически существует не один бог, а много, то есть имеет место много проявлений этого непостижимого и вместе с тем постоянно обновляющегося источника, из которого мы все появились.

Таким образом, наше употребление слова «боги» является осознанным, еретическим выбором, ведущим к углублению первого опыта, остающегося незавершенным, почитаемым и полезным. Как однажды заметил Оуэн Барфилд [4] ,

В этой книге я употребляю слово «миф» в трех разных значениях: 1) как психодинамический образ; 2) как индивидуальный сценарий и 3) как родовую систему ценностей.

Образ – это структура, обладающая способностью наполняться энергией, а будучи энергетически заряженной, она может вызывать отклик внутри нас. Как подобное вызывает подобное или несхожее вызывает несхожее, эта пробуждающаяся энергия движет нами независимо от того, хотим мы этого или нет. Наши предки были правы, когда персонифицировали любовь и ненависть, обращая их в лики богов, ибо они являются мощными властителями духа благодаря аффективно заряженным переживаниям. Кто возносился на вершины экстаза и погружался в глубины отчаяния, тот познал бога, который уже познал его. Тот, кто воплощает ярость, был одержим Аресом – богом, чья энергия, заставляющая человека покраснеть, может очень быстро исчезнуть, как только она нашла свое внешнее выражение в человеке и посредством человека. Проявление бога становится заметным, когда нацией овладевает жажда крови или когда Гомер описывает глаза Ахилла после смерти его друга Патрокла: «Очи его из-под веждей, как огненный пыл, засверкали» [6] .

Хотя многие из нас в любой момент могут оказаться в плену той или иной мифологемы, вместе с тем мы можем прийти к осознанию того, что часто оказываемся привязанными к длительным жизненным сценариям, которые незаметно, но постоянно проявляются на протяжении нашей жизни. Например, благодаря глубоко укорененному бессознательному чувству долга, происходящему из лона нашей родной семьи, мы можем всегда искать подтверждение тому, что нас видят, слышат и ценят. Или же мы можем посвятить свою жизнь исцелению других, узнав очень рано, что получить доступ к болезненному родителю можно, лишь подчинив потребности ребенка потребностям больного родителя. Перечень таких примеров может быть бесконечным. Основная задача анализа или вознаграждение при наступлении зрелости заключается в умении различать такие сценарии или индивидуальные мифы, действующие в человеческой жизни. Только тогда у человека появляется возможность сделать новый для него выбор.

В своей книге The Middle Passage [7] я отметил, как воздействие таких мифов на наш естественный путь индивидуации выходит на уровень симптоматики. В книгах Creating a Life [8] и On This Journey We Call Our Life [9] я показал несколько возможных вариантов, позволяющих человеку идентифицироваться со своим индивидуальным мифом. У этого мифа существует много подтем и даже противоположная динамика, однако эти вопросы выходят за рамки нашего обсуждения. Тем не менее пренебрежение таким подтекстом означает, что человек совершает странствие бессознательно, или, говоря иначе, он живет, ведомый бессознательными силами.

Культуры, как и отдельные люди, живут в соответствии с ценностями, и не только с ценностями, которые осознанны и постижимы разумом, но и с ценностями, которые являются бессознательными. Осознанные ценности воплощаются в культурных, этических нормах и в юридической системе, в традициях и в ощущении идентичности. Бессознательные ценности могут активировать реклама и пропаганда, природные и политические события, а также коллективная межличностная динамика.

Например, невозможно объяснить восхождение Гитлера только экономическими или политическими причинами. Согласно предположению Юнга о причинах появления фашизма, здесь имела место некая иная динамика [10] . Эти причины включали в себя чувство неполноценности, выражавшееся через вполне пригодное для этого ощущение расового превосходства, проекцию содержания Тени, поиск козла отпущения и паранойяльное определение предательства, как, например, Dolchstofilegende [11] , или представление о скрытой «пятой колонне».

Как утверждал Ницше, совершенно поразительно то, как ложные доводы и плохая музыка могут хорошо звучать, когда отправляешься в поход на врага [12] . Плохие призывы и плохая музыка отвлекают человека от осознания того, что это действует комплекс, жажда крови, – зловещая ценность, которой можно было бы стыдиться, выставив ее на всеобщее обозрение. (Ницше был чрезвычайно одаренным человеком, у него был пророческий дар. Приблизительно за столетие до того, как это случилось, он писал: «Разве ты не слышишь запаха бойни и харчевни духа? Разве не стоит над этим городом смрад от зарезанного духа?» [13] ) Точно такими же мифическими отыгрываниями родовой Тени является подавление коренного населения Америки, ввоз рабов и последовательная институционализация расизма.